fanfic; fandom: Dragon Age

[Chongal]

already over.

Название: котенок.
Фэндом: Dragon Age (2)
Персонажи: Anders/fem!Howke
Рейтинг: PG
Жанры: humor, get, romantic, hurt/comfort, action
Размер: Мини
Описание: последнее время все действия Андерса только выводят Хоук из себя, хотя, казалось бы - помочь хочет! кто же виноват - Андерс, Хоук или обстоятельства, независящие от них обоих?

Бой почти закончился.

~
Бой почти закончился. Парочка нападавших напирали с двух сторон на Авелин – стражница, в свою очередь, ловко орудовала мечом с одной стороны и прикрывалась щитом с другой. Варрик, заметив незавидное положение Валлен, поспешил прийти к ней на помощь.
Глянув через плечо и убедившись, что эти двое в поддержке не нуждаются, Хоук перекатилась по земле, уходя от удара в голову, и сделала врагу подсечку. Она достаточно долго провозилась с этим экземпляром, от которого спиртным разило почти так же сильно, как и потом, и надеялась следующими ударами положить конец затянувшемуся поединку. Скривившись от запаха, девушка парировала удар и пнула наемника, отскочив от него на пару шагов. Затем Хоук высоко подпрыгнула, метя вогнать оба кинжала в щель между металлической маской нападавшего и его доспехом, как вдруг мимо просвистела едва заметная ледяная стрела, обдав щеку магическим холодом. Мгновенно покрывшийся инеем, наемник захрипел и свалился на землю, сломав попутно несколько сосулек на мече.
Разбойница отскочила и недовольно оглянулась – Андерс легким движением забросил посох за спину. Заметив ее взгляд, он приподнял брови:
- Что?
Хоук вздохнула, вытерла кинжалы о ближайший труп и огляделась.
- Перетрясите парочку на предмет кошельков, и давайте убираться отсюда. Ненавижу ночной Порт.
- Фу, как состоявшаяся наемница говоришь, Хоук, - скривилась Авелин, но, тем не менее, приказа послушалась.
- Я и есть наемница, - пожала плечами девушка, убирая несколько новеньких серебряных монет в кошелек. – Точнее, была. Точнее, нет, до сих пор… А, какая разница! Мне нужно откуда-нибудь достать пятьдесят золотых, не пойду же я наместника грабить!
- А что, - хохотнул Варрик. – Уж лучше золото наместника, чем горы медных монет, которые ты вывалишь на Бартранда! Он же потом до конца жизни это вспоминать будет.
- О, как мило, я останусь теплым воспоминанием твоего брата навечно, - Хоук сложила руки на груди в умилительно-сакрастическом жесте.
- Приходи, когда устанешь икать, так и быть, закажу выпивки за свой счет, - рассмеялся Варрик.
Хоук буркнула что-то с улыбкой и первой направилась к лестнице, ведущей в Нижний Город.
~
Хоук успела увернуться от двух копий, брошенных в нее, но третье пришлось принять на скрещенные кинжалы. Поранить-то оно не поранило, но заставило отступить на два шага и перейти в оборону. Тал-вашот зарычал, яростно размахивая оружием и нанося колющие удары то древком, то острием.
«Бетани бы у него поучиться посохом владеть», - мрачно подумала Хоук, уклоняясь от атак и выбирая время для контратаки – на узких тропинках Рваного берега было не развернуться и промедление тут смерти подобно.
Почувствовав камень за спиной, девушка резко присела, копье чиркнуло у нее над головой и ударилось об стену. Коссит вздрогнул, сила инерции удара заставила копье плясать в его руках, и пока он пытался справиться с ним, Хоук безжалостно рубанула по его ногам. Взревев, тал-вашот неловко метнулся за мерзкой баз, но впустую – Хоук двигалась быстрее раненного противника. Оказавшись за его спиной, она подсекла тал-вашота и уже собиралась вонзить кинжалы в грудь поверженного врага…
Краем глаза она успела уловить только легкую вспышку, и вот – коссит дернулся у ее ног и затих в паутине юрких маленьких молний.
Хоук сердито оглянулась – Андерс озорно усмехнулся и поспешил на помощь к Варрику.
- Я тебе хвост-то поотрываю… - мрачно пообещала Хоук и бросилась догонять друзей.
~
Убийцу из Хартии Хоук преследовала уже битых пять минут боя – коренастый гном то пропадал из виду, то вновь появлялся на другом конце поля. Он явно наметил своей целью мага – самозабвенно вызывающий огненный дождь и сеющий панику в нестройные ряды головорезов из Хартии, Андерс был действительно легкой мишенью.
Подойти к нему вплотную убийце не давала Хоук, ураганом налетая на него сзади и обрушивая град ударов. Не в силах парировать быстрые и ловкие выпады, гном раз за разом поспешно отступал в тень.
- Да Фен’Харела, или как там его, тебе в задницу, - выругалась Хоук, в который раз упустив гнома. Сжав в кармане склянку с ядом, она пообещала себе быть пособранней в следующий раз.
Прикончив еще пару неосторожных гномов Хартии, она снова заметила убийцу – низко надвинув капюшон на глаза, тот подкрадывался к Андерсу, который ловко крутил посохом, сшибая особо резвых головорезов.
Девушка тут же кинулась наперерез, на ходу доставая яд и высоко подкидывая его. Подпрыгнув, она пинком сапога отправила склянку прямо в голову убийце. Разбившись, та залила его лицо, заставив гнома очумело трясти головой и неловко тереть глаза, пытаясь избавиться от чесотки.
Хоук снова подпрыгнула и повалила его на землю, плотно прижав ногами руки гнома, чтобы не вздумал напоследочек нож метнуть в чью-нибудь спину. Гном, в свою очередь, внезапно извернулся, приподнялся и ударил Хоук в голову своим лбом. Череп пронзила вспышка боли, Хоук замотала головой, пытаясь собрать звездочки, обильно сыплющиеся из глаз. Гномы туннели головами, что ли, копают? Или камень в детстве себе туда зашивают? Ох, Создатель…
Убийца тем временем скинул девушку с себя, подобрал свои кинжалы и нанес удар, метя разбойнице в горло. Та еле успела выставить перед собой оружие, защищаясь, а потом попробовала пнуть убийцу. Гном оказался быстрее – подпрыгнув, он избежал удара, а приземлился специально Хоук на ногу.
Хрустнули пальцы.
Взвыв, Хоук рванулась, опрокинула гнома и занесла над головой клинки…
Мимо просвистел камень, размером с кулак голема, и встретился с лицом гнома с отвратительным чавкающим звуком.
- Андерс!! – заорала девушка, не помня себя от бешенства.
- Что? – удивился маг, пряча посох за спину. – Это твой оригинальный способ сказать «спасибо»? Не за что, всегда рад.
Хоук набрала воздуха, чтобы высыпать на голову мага все проклятия, которые знала и которым научилась у Изабеллы, но в последний момент нашла в себе силы сдержаться. Ну вот еще. Не дождется.
~
За временем Хоук перестала следить уже после второй кружки, поэтому хватилась довольно поздно – в самый разгар пьянки.
- Так, ребята, что-то я тут засиделась, - заявила девушка, решительно поднимаясь из-за стола.
Изабелла лукаво улыбнулась:
- Ну и куда ты вдруг заторопилась?
- Бет нездоровится, я обещала ей, что вечером приду, а сейчас, сдается мне, уже ночь, - Хоук виновато почесала голову. – Ненавижу расстраивать сестру. Я правда пойду.
- Ооо, Солнышко в гневе! – хохотнул Варрик, прихлебывая из своей кружки. – Жалею, что не увижу такое зрелище!
- Твое счастье, - покачала головой Авелин. – Мне как-то «повезло».
- Бетани умеет сердиться? – искренне удивилась Мерриль.
- Еще как, поверь, - усмехнулась Хоук. – Ладно, Варрик, пригляди за Мерриль, и смотри мне, не смей рассказывать ей похабные анекдоты!
- «Похабные»? – округлила глаза эльфийка.
- Ты не даешь ребенку расти! – засмеялась Изабелла.
- Я уже не ребенок! – тут же возмутилась эльфийка.
- Котеночек, ну ты же знаешь, как ты выглядишь, вот и не удивляйся!
Хоук покачала головой, с улыбкой слушая болтовню друзей, потом махнула рукой и медленно направилась к двери «люкса» Варрика.
- Эй, подруга! – окликнула ее Изабелла.
Хоук оглянулась, вопросительно вскинув бровь.
- Ты так хромаешь, на тебя жалко смотреть. Показалась бы ты, что ли, нашему борцу за справедливость?
- Я улавливаю язвительный каламбур в твоих словах, - усмехнулась Хоук.
- Серьезно, Болтушка, сходи к Блондинчику. Пусть сделает пару страшных пассов над твоей ногой, - кивнул Варрик.
- «Страшные пассы» над моей ногой сделает сестра, когда поправится, - отмахнулась девушка. – Всем доброй ночи.
Дверь за ней закрылась, и Изабелла, потянувшись, откинулась на спинку стула, а потом начала тасовать колоду карт. Авелин с Варриком многозначительно переглянулись.
- Мне кажется, или кое-кто обиделся на кое-кого? – хитро улыбнулся гном, а стражница пожала плечами.
~
Хоук мучительно долго спускалась по лестнице, так долго, что даже заработала удивленный взгляд Норы – официантка привыкла к тому, что девушка была одной из самых непьющих в их компании. Видимо, вид покачивающийся из стороны в сторону разбойницы заставил ее пересмотреть свои взгляды. Хоук виновато улыбнулась девушке и похромала к выходу.
Она кое-как перетянула ногу бинтами, зафиксировав пальцы, однако облегчения это принесло мало. Сапог давил просто дьявольски – Хоук даже подумывала снять его и дойти до дома дяди Гамлена босиком, благо, что от «Висельника» рукой подать.
Сделав еще пару шагов и окончательно убедившись в этом, девушка присела на ящик у входа в таверну и принялась расшнуровывать сапог.
- Ты решила продать последнее имущество или просто хочешь иметь более жалобный вид для успешного сбора милостыни? – раздался рядом насмешливый голос.
Хоук, узнав его, мрачно насупилась и решила, что лучше так дойдет, чем покажет целителю бинты на ноге.
- О, брось корчить такие рожи, попрошайка должна быть несчастной, - рассмеялся Андерс, присаживаясь рядом на корточки.
- Иди куда шел, - буркнула Хоук, зашнуровывая сапог и не желая смотреть на блондина. Тот удивленно приподнял брови:
- Что за настроение? Изабелла обыграла тебя в карты двадцать раз подряд? Не расстраивайся, у меня тоже не выходит ее обставить.
Не удостоив его ответом, девушка поднялась и направилась в сторону дома дяди Гамлена. Нога предательски ныла и жглась огнем, но Хоук держалась и почти не хромала. Во всяком случае, ей так казалось. Куда ж ей целителя-то дурить?
- Эй, что у тебя с ногой? – Андерс мгновенно оказался рядом и положил ей руку на плечо. – Дай-ка посмотрю.
- Не стоит, - Хоук дернула плечом, сбрасывая его пальцы.
- Хоук, не дури, - раздраженно вздохнул Андерс. – Героиню потом построишь, а сейчас дай мне посмотреть.
- Я сказала не надо! – рявкнула девушка, ускоряя шаг, но целитель схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.
- Какого черта ты вытворяешь?
- Не беси меня еще сильней, - выдохнула разбойница, недобро щурясь.
К ее удивлению, Андерс не разозлился, а лучезарно улыбнулся:
- Ага, «еще сильнее»! Я что-то сделал не так раньше? – щелкнул он пальцами.
Хоук изумленно хлопнула глазами, но целитель, кажется, говорил искренне и действительно был не в курсе, где прокололся. Ее лицо выражало, наверное, целую гамму чувств, потому что Андерс смешался и принялся разглядывать носки сапог.
- Ты серьезно? Ты не понимаешь? И все эти штуки, еще скажи, вытворял случайно, а не чтобы меня позлить?!
- Какие штуки? – остолбенел Андерс.
- А приконченный под моим носом тал-вашот? А тот наемник, которого я гоняла минуты две? А мабари? А те двое, из Игл?! А, черт возьми, Убийца из Хартии?!! Чью задницу я, кстати, прикрывала, как ты думаешь, а?! – Хоук затрясло. – И ты их всех «случайно» подстрелил, как раз, когда я изрядно попрыгала перед этим, стараясь их ослабить? О, какая тактика, Андерс!! Да ты стратег просто, твою мать!
Блондин опешил, а потом покраснел:
- Так это все… из-за этого? Всего-то?
Он понял, что говорить этого не следовало, когда поднял глаза на Хоук.
- Ну держись, маг, - прошипела она. – Я тебе сейчас все перья из модной куртки повыдергаю.
~
- Поставь меня.
- Нет.
- Поставь меня, мне неудобно.
- Нет, - невозмутимо повторил Андерс. – Тем более на улице ночь, перед кем тебе неудобно? Вокруг ни души.
- Перед своей гордостью, - пробурчала Хоук, но смирилась.
После непродолжительной потасовки перед «Висельником», в ходе которой Андерс действительно лишился пары перьев на плечах, Хоук была коварно взята в заложники, а точнее – на руки, и теперь ее похититель планировал отволочь ее к себе в клинику. Вырываться Хоук перехотелось почти сразу – когда еще на руках поносят? Тем более что устроиться можно было с большим комфортом – уцелевшие перья на куртке Андерса были мягкими и пушистыми, словно приглашали использовать себя, как подушку. Хоук от приглашения отказываться не стала.
- Андерс, мне правда надо домой, - решила зайти с другой стороны девушка. – Меня там ждет Бетани. Теперь уже, думаю, с посохом наперевес и огненным шаром в руке.
- Был я у твоей Бетани, потому и опоздал в «Висельник», - вздохнул Андерс. – На данный момент она отдыхает после процедуры и огненный шар она может держать в руке разве что в Тени. Так что расслабься, у твоей сестры уже ничего не болит. А у тебя болит. И я тебя никуда не пущу, пока не вылечу твою ногу.
Последний вариант отступления был отрезан, причем весьма твердым голосом, и Хоук, поерзав, устроилась поудобней с чистой совестью. Целитель шел размеренным быстрым шагом, чуть покачивая свою ношу, и девушку стало потихоньку убаюкивать. Из полудремы ее выдернул голос Андерса:
- Ты могла бы сказать мне все сразу, а не таскаться обиженной, да еще и со сломанными пальцами, - вздохнул он.
- Я думала, ты позлить меня хотел. Это выглядело… как специально.
- Котенок, скажи мне пожалуйста, ты мне давала поводы злиться на тебя?
- Я… Да нет, вроде, - Хоук приподняла глаза, припоминая, а потом изумленно воззрилась на целителя. - Как ты меня назвал?
- Я… Ну… - Андерс постарался скрыть смущение, но отвернуться от человека, которого несешь на руках не так-то просто. – Ну, ты же знаешь, как я люблю котов! Могу иногда… оговориться.
- Ой ну да, - ядовито усмехнулась Хоук. – Ты еще скажи, что так всех больных детишек зовешь.
Андерс вздрогнул, и, судя по выражению его лица, он явно гадал, не маг крови ли она и не читает ли его мысли.
- Ладно, - сжалившись над вконец покрасневшим магом, Хоук перевела тему. – Учти, Блондинчик, еще раз сделаешь, как делал до этого, получишь от меня когтями по носу! Шрамы на лице придадут тебе еще более ущемленный вид борца за свободу магов.
- Никогда больше, обещаю, - с облегчением закивал Андерс. – О, кстати, про шрамы на носу! Я тебе рассказывал, как сэр Ланселап ударил генлока по носу, когда тот его чуть не разорвал?
- Раз шесть, - кивнула Хоук, уютно устраиваясь головой на плече целителя и прикрывая глаза. – Но тебя я с удовольствием послушаю и седьмой раз.

Конец.

---

fanfic; fandom: Dragon Age

[Chongal]

already over.

Название: im not calling you a liar. just don't lie to me.
Фэндом: Dragon Age (2)
Персонажи: Anders/fem!Howke
Рейтинг: PG-13
Жанры: drama, angst, get, hurt/comfort, fantasy
Предупреждения: пост-игра, антиХЭ
Размер: Мини
Описание: как легко забыть того, кто с самого начала обещал нож в спину и, что хуже, обещание сдержал? как снова встретиться лицом к лицу - спустя год, далеко от тех мест, где Создатель столкнул впервые, и как не потерять при этом все то, что лелеялось в душе долгих семь лет?

Каменные ступеньки в узкой башне скользкие – хотя, казалось бы, откуда здесь взяться сырости?

Каменные ступеньки в узкой башне скользкие – хотя, казалось бы, откуда здесь взяться сырости? Думать, что влага на булыжниках может быть не совсем природного происхождения, Хоук не хочет.
Она бежит, не сбиваясь с темпа, пролет за пролетом, она бежит уже целую жизнь, и, Мор их дери, тевинтерцы строили башни до неба, что ли, когда она закончится, Хоук тяжело хрипит, но не останавливается.
Сзади легко, грациозно, как большой волк, прыгает Фенрис, следом несется Бетани (она несет посох в руках, на спине он не проходит между узких стен), семенит еле слышно ругающийся Варрик.
Хоук все равно.
Она преодолевает еще пролет и толкает дверь, одну из тысячи в этом Создателем забытом месте на севере Ферелдена, в месте, расположение которого знают не все храмовники, а простые жители давно почитают байкой прошлых времен – времен, когда миром правила Империя Тевинтер и магия текла неумолимой рекой по всему континенту.
Теперь прошлое вернулось. Взорвалось тысячей обломков в каждом уголке Тедаса – мрачное, торжественное, магическое. Круг за Кругом вспыхивали, взвинчивались, вырывались из-под контроля, Церковь стонала и трещала, не в силах удержать вмиг окрепших, перевоплотившихся из робких светлячков в огнедышащих драконов магов.
Магия должна служить человеку, а не человек магии.
Магия служила им. Она жгла до костей храмовников, замораживала, испепеляла, взрывала изнутри. Защитница Киркволла доказала им, что нет ничего невозможного.
Что можно сражаться – и побеждать.
Хоук спотыкается о порог и падает, больно ударившись коленкой. Сзади тут же подхватывают теплые руки, Бетани помогает сестре подняться. Защитнице. Хоук.
Эгоистке, притащившей сестру сюда – в Эонар, тюрьму для магов.

- Хоук? Какого демона тебя сюда занесло?!
- Обожаю твою честную гостеприимность.
Изабелла с хохотом ставит кружку на стол, да так, что полвыпивки выплескивается.
- Морские демоны меня разорви, Хоук, я была уверена, что ты давно откинулась!
- Я? – криво улыбается разбойница.
Изабелла подмигивает:
- Признаю ошибку, тебя даже изрядно потыкав мечом сложно со свету сжить.
Хоук только самодовольно потягивается, делая вид, что эта дружеская болтовня и в самом деле уместна. Лучше пошутить, да, пошутить про демонов и про ее, Хоук, смерть. Лучше, чем говорить.
А о чем говорить тем, кто столько раз умирал друг у друга на глазах, кто умудрялся с утра пробегать марафон вокруг Киркволла, попутно срезая головы врагов, как цветы в саду, а вечером весело смеяться за выпивкой, шутить и играть в карты, как будто ничего и не происходит, и это все – вполне нормально? О чем говорить тем, кто не виделся уже почти год, кто давно похоронил в душе все воспоминания, забыл, замуровал и смирился – нет, нет, больше никогда, ни одним глазком они друг друга не увидят.
Потому что дороги не пересекаются с морскими путями.
- Капитан Изабелла, - наконец вздыхает Хоук. – Мне нужны вы. Ваше судно. И ваша команда.
Она ожидает, что Изабелла кинет ей в горло нож – Создатель, пожалуйста, кинь его в меня, - ожидает, что она закричит, что недоуменно округлит глаза, что сразу же откажется от сомнительных предложений Защитницы в бегах, но пиратка только качает головой.
- Вымогательница, Хоук, вот ты кто. Мы отплываем с утра, я так понимаю?

Она нашла их всех, даже спустя год, всех, кто шел с ней бок о бок по улицам Киркволла – сначала с бродяжкой Нижнего города, потом аристократкой, а потом Защитницей.
Защитницей вшивого города, который только и делал, что пытался отобрать самое дорогое, что у нее было. Города, в котором убили ее мать, в котором ее насильно разлучили с сестрой, в котором каждый день кто-нибудь, да пытался достать ее друзей.
Никто, кроме Варрика, не знал, что Хоук часто по ночам дежурила у дверей клиники Андерса, втыкая кинжалы в шею любому, кто пытался добраться до целителя. Что она долго просила Бетани установить на дверь Мерриль какое-нибудь простенькое охранное заклинание. Что Авелин согласилась помочь отвести лишние подозрения от особняка Фенриса только спустя неделю уговоров.
Защитница.
Единственное, что она смогла сделать – так это заставить себя не идти к Авелин. Авелин больше не капитан стражи, готовый вытаскивать ее задницу из проблем снова и снова. Она жена и… мать. Хоук отворачивается от одноэтажного, уютного домика и уходит, не оглядываясь.
Она нашла Мерриль – эльфийка не вернулась в свой клан, зато нашла другой, где ее приняли, как родную, без лишних расспросов. До следующего Арлавена оставалось каких-то семь лет, и Мерриль надеялась спокойно пожить хотя бы этот короткий срок.
Не вышло.
Она ушла за Хоук ночью, доверчиво прижимая к груди свой посох. Она была уверена, что вернется сюда.
Она нашла Изабеллу – та не стала уплывать далеко, а осела в Оствике, набирая команду и заранее запасаясь байками и рассказами о всевозможных сокровищах. Та ночь, когда Хоук села перед ней в таверне, для Изабеллы должна была стать последней в этом городе – на рассвете они отбывали в Лломерин.
Она нашла Варрика, или Варрик нашел ее? Странствуя по миру с сестрой и Фенрисом, она нигде подолгу не задерживалась, но ишь ты, гном сумел прислать ей письмо даже в таком положении.
Хоук думала, что поседела, пока читала его. Сердце билось где-то в горле, и Бетани, взволнованная, сжимала руку сестры, неотрывно глядя ей в лицо.
Гном жил в Старкхевене, ему нисколько не мешало, что город раздирало революцией, что принц Ваэль заявил свои права на трон, и теперь во всей Вольной Марке царила суматоха.
«Тут классный вид. И очень вкусное фирменное блюдо! Филе трех свежепойманных рыб с вареными яйцами, сушеными фруктами, специями и густыми сливками, а сверху светлая корочка. Приезжай в гости, Хоук, не пожалеешь», - писал он в конце.
Он встретил ее на рассвете, на пороге своего дома, с заплечным мешком в руках и Бьянкой за спиной. Они отправились в путь сразу же, не задерживаясь.
Фирменное блюдо Старкхевена осталось гнить на столе.
Они спешили на юг, по волнам Недремлющего Моря, к тому, кто год назад своим поступком разбросал их в разные стороны.

Ее глаза были широко распахнуты, жаркий рев пламени отражался в них неровными мерцающими бликами. Кто-то кричал, кто-то обвинял, издалека слышалось протяжное «Нет!», что-то абсолютно точно происходило, вот только что?
Кто-то просил сделать выбор, немедленно встать, вынуть оружие и снова защищать, резать и рубить, восстанавливая кровью мир, покой и справедливость.
Справедливость.
Хоук поворачивается к Андерсу, смотрит неверяще и, еле шевеля губами, выдавливает:
- Так вот для чего?..
Она говорит «Так вот для чего ты просил меня отвлечь Владычицу Церкви», но в ее глазах читается «Так вот для чего тебе нужна была я, так вот для чего тебе нужны были мои имя, деньги и положение, так вот, почему ты переехал в мое поместье». И Андерс что-то говорит про революцию, про невозможность компромиссов, про то, что она не стала бы помогать, если бы знала, а глаза он упрямо прячет.
И Хоук шагает в сторону Орсино, тем самым подводя черту. Хватит. Пора. Сейчас, а потом уже все неважно, лишь бы вырваться, лишь бы уйти потом побыстрее.
Она убеждает себя, что защищает магов из-за Бетани, из-за отца, из-за всех тех, невинно угнетенных, брошенных в тюрьму, именуемую Башней Круга, но она прекрасно знает, что все это не так.
Андерс сзади тяжело падает на ящик, спиной ко всем, и прячет голову в ладонях.
Ей не нужно оборачиваться, чтобы знать, как мелко подрагивают его плечи.

Хоук тяжело опирается на стену, воспоминания наваливаются враз темным, неподъемным покровом, она видит Карвера, отброшенного огром, как ненужную игрушку, видит, как медовые глаза Андерса впервые становятся ярко-голубыми, видит Фенриса с чужим, еще бьющимся сердцем в руке, видит Изабеллу, изящно переступающую через труп карашока в Главном Зале дворца наместника, видит мамин труп, видит, Мор его дери, лириумного идола, видит глаза Андерса, снова, снова, снова…
- Сестренка? – тихо спрашивает Бетани, сжимая ее плечо, а Хоук мотает головой, пытаясь вытрясти оттуда сразу все.
Вытрясти его глаза. И улыбку. И предательство.
- Нам нельзя нигде останавливаться.
Фенрис нервничает, но мастерски держит себя в руках.
Хоук отстраненно думает, что она – эгоистка, каких свет не видывал. Защитница? Ха. Конечно.
Притащить сюда эльфа после всего, что он пережил, заставить его помогать в деле, в котором он с радостью встал бы на противоположную сторону – и уже не в первый раз. Фенрис верит ей, она верит в себя.
Фенрис пойдет за ней, даже сюда. Дальше. Выше. До конца.

- Ты позволишь ему уйти?! Он же убийца! – надрывается Себастьян, сжимая в руках фамильный лук, тот самый, который когда-то давно, бережно кутая в плащ, принесла ему Хоук.
Создатель, это было сто лет назад, в другой жизни.
Хоук смотрит на него и думает, что ей жаль. Что она могла отомстить убийце своей матери, что она самолично выпустила ему кишки, почувствовал короткое мрачное удовлетворение. Она думает, что Себастьян счастливчик, раз ему не придется испытать того, что испытала она.
Хуже мести только любовь.
Но Себастьян этого не понимает, ему прямо сейчас надо свернуть Андерсу шею, за Эльтину, за его разрушенный дом, за всю ту бурю чувств, что он испытывает сейчас.
Хоук, если честно, тоже надо это сделать.
Но она встает между принцем и магом и убийственно безжизненным голосом шепчет:
- Да, Себастьян.
Перчатки наследника Ваэля хрустят, он смотрит на нее тяжелым взглядом пронзительно голубых глаз и что-то несет про корону, армию и «ее драгоценного» Андерса, а Хоук слышит только то, как тяжело дышит сидящий сзади маг.
И только когда он разворачивается, чтобы уходить, Хоук вздрагивает.
- Уходишь, да? Тебе нестерпимо быть рядом? Бежишь перед битвой? – ее голос больше похож на хриплое карканье, и у Мерриль, стоящей рядом, испуганно округляются глаза. – Конечно, отличное начало для правителя, готового защищать своих подданных. Чудесный предлог свалить, Себастьян.
Он замирает, разворачивается диким, взбешенным зверем, даже чуть пригибается.
- Не тебе меня судить, Хоук.
Но Хоук уже все равно. Теперь все равно.
- Конечно, не мне. Куда уж мне. Я никогда в жизни не лезла под нож наемникам, чтобы отомстить за убийство родителей моего друга. Я никогда в жизни не воевала с демонами, цветущими как ромашки, на Расколотой Горе, я никогда не косила работорговцев, не знающих меры в своих погонях и поимках, я не бросалась, очертя голову, добывать какие-то реликвии и корабли, я не расчищала дом, от которого за километр разило мистикой и ужасом, нет! Я никогда в жизни не защищала город, не болталась, проткнутой насквозь, на мече Аришока. Мне плевать на людей, на город и на своих друзей в особенности, Себастьян.
Себастьян опускает голову, раздумывая над чем-то, хотя Хоук уже все понятно и так.
- Я иду с тобой, Хоук. Но только потому, что я в долгу перед тобой, - наконец произносит он. – И это не меняет того, что я убью Андерса. Не сейчас, так позже.

Она была готова убить Себастьяна. У нее не дрогнула бы рука, если бы принц решил вершить правосудие немедленно.
Хоук должно быть страшно, но ей только пусто.
Даже после того, что случилось, она была готова защищать Андерса.
Все это было глупо, кукольно и ненормально. Сколько они были знакомы, столько она защищала его - от храмовников, от Общества, от Фенриса, от Башни Круга, от него самого. Она кричала ему в ухо, держа за руки, пока он, покрытый голубыми трещинами, был готов совершить очередную ненормальную вещь, она бросалась между ним и убийцами, она прикрывала его от стрел, потому что он маг, он слабее, он целитель, он любит кошек и у него медовые глаза.
Разве не мужчина должен защищать женщину?
Хоук окидывает невеселым взглядом мрачные серые камни и дергающиеся на стене тени. Фенрис поднимает факел повыше.
Конечно, нет.

Сзади с ревом обрушивается одна из башен Церкви. Пламя, ставшее погребальным, взмывает в ночное небо, обдавая жаром и светом сгрудившуюся у лестницы компанию.
- Авелин, - наконец произносит Хоук. – Прости меня. Я вечно втаскиваю тебя во что-то, что никак не подходит замужней даме. Я виновата перед Донником. Я…
- Заткнись, Хоук, - перебивает стражница. – Я иду с тобой, и точка. Я никуда не пущу тебя одну.
Разбойница подняла на нее глаза и вымученно улыбнулась.
- Мерриль, милая, я…
- Ты возьмешь меня с собой? – тут же тараторит эльфийка, доверчиво заглядывая в ее лицо. – Конечно, конечно! Я хочу помочь магам! Пожалуйста, Хоук, я очень хочу помочь! Я буду осторожно, я никого не задену, обещаю.
Хоук ласково треплет черноволосую малефикарку по волосам и поворачивается к остальным.
- Себастьян, Авелин, Мерриль и я идем в Казематы. Все остальные… - она прерывается и вдруг утыкается глазами в землю. – Спасибо вам всем, за то, что вы были рядом. Я не имею никакого права вас заставлять, но прошу, не выступайте против меня. Вообще, не суйтесь туда. Это не ваша война и на ней не надо умирать.
Мгновение стоит тишина, а потом Изабелла стонет.
- Морские чудовища на вас, вы сдурели все?! Хоук, что за драма?! Собери сопли в кулак, мы все идем в Казематы. И уйдем оттуда тоже все вместе, - она молчит, а потом выдает. – На моем корабле. К черту этот ваш Киркволл, пора уплывать отсюда.
- Ривейни права. Мы тебя туда одну не пустим, Хоук! – подает голос Варрик, поглаживая Бьянку.
Фенрис неопределенно улыбается, Хоук смотрит на него, и – как, как, защищать магов, Фенрис, ты же не пойдешь на это – но он только тихо кивает головой, и в его глазах та же самая преданность, с какой смотрят боевые волкодавы на своих хозяев. Он все равно раб, он привык к ошейнику, но совсем необязательно его носить, чтобы быть преданным, совсем не обязательно обращаться на «вы» и не поднимать глаз. Он пойдет за Хоук, он умрет за Хоук, за них всех, потому что они – его семья. А магам просто повезло оказаться на их стороне.
Хоук благодарно улыбается в ответ и первой шагает по направлению к Нижнему городу.
- Ты не убьешь меня? – доносится ей в спину, и она, не оборачиваясь и не замедляя шага, сплевывает в ответ:
- Убирайся.
Уходи отсюда, уходи быстрее, никто тебя не поймет, не простит, никому этого не надо, они вздернут тебя, сожгут, усмирять даже не станут, тебе тут нечего делать, беги, Андерс, пожалуйста, читается в напряженной линии ее спины.
Спасибо, щурятся глаза Андерса, прости меня.

Какого черта он столько мешкал?! Зачем вернулся? Почему не мог уйти – Себастьяну на радость?
Хоук сжала зубы, преодолевая еще один пролет.
Ей никогда не понять Андерса. Ей никогда не понять Справедливость, засевшую в нем.
Ходячая противоречивость – в нем одном понятие справедливости было хуже заразы и медленно убивающей болезни. В его понимании свобода была столь же разрушительна, как и резня.
Хоук была готова на все. Понять все, принять все, простить все.
Только ему это было не нужно.

Она бы удивилась больше, если бы он действительно ушел, поэтому почти равнодушно скользит взглядом по его фигуре в углу. Какой-то час назад он сгорбленно сидел спиной к тому хаосу, что сам сотворил, и послушно ждал ножа в спину – чего еще ему могли бы дать люди, которых он предал? Сейчас же он опять распрямил плечи, и в глазах горела мрачная решимость довести дело всей его жизни до конца.
Всей его жизни.
Хоук совсем не хочет с ним говорить.
Она обнимает сестру, улыбается Мерриль, просит прощения у Авелин, благодарит Фенриса, клянчит у Варрика историю Бьянки в качестве награды в случае выживания, делает что угодно, лишь бы не поворачиваться к нему лицом, но он ловит ее за руку.
- Хоук…
- Хочешь сдохнуть здесь – твое дело. Это больше твоя война, чем моя, - пожимает она плечами, по-прежнему не глядя на него, и снова пытается уйти, но он сжимает ей руку сильней и дергает к себе.
- Я не смел даже надеяться, что ты сохранишь мне жизнь, - шепчет он в ее макушку, крепко обнимая со спины.
Хоук хочется расплакаться и обмякнуть в его руках, а еще лучше – открыть глаза в своем особняке. Поверить, что это сон. Дать слабину, наконец, впервые, за столько лет. Никого не защищать, а свернуться клубочком в теплой кровати. Уткнуться лежащему рядом Андерсу в шею и расслабиться. Поверить, что отец жив, что Карвер опять прибивает косу Бетани к кровати гвоздями, что маму не перекроил в жуткое чудище чокнутый Квентин, что она не одна…
Хоук уже большая девочка, и сейчас в нее верят все обреченные в Казематах. Поэтому она стоит прямо и неотрывно смотрит в стену, пока Андерс обнимает ее.
- Если бы я только смог довериться тебе… Прости меня. Мне больше нет места в этом городе. Здесь мне не дождаться понимания или милосердия. Придется удариться в бега. Но… - он неуверенно замирает. – Если бы ты была рядом…
- Зачем? – Хоук улыбается так горько, что стоящая напротив Изабелла неловко отворачивается. – Вскрывать замки тебе? Помогать зелья смешивать? Или побыть новой Андрасте твоего Священного похода, только теперь уже за магов?
Андерс ослабляет хватку, и она поворачивается к нему лицом, до хруста в пальцах сжимает перья на его куртке.
- Я верила тебе, Андерс. Я на все была готова ради тебя. Залезть по колено в дерьмо, чтобы достать тебе селитру? Без проблем. Засунуться в пасть дракона за драконьим камнем? Пожалуйста. Спуститься под логово храмовников ради очередного «я-не-слишком-хорошо-продумал-но-это-же-не-важно» плана? Всегда рада! Отвлечь Владычицу Церкви ради чего-то там, ой, прости, я тебе не скажу, я разобью тебе сердце, но ты сделай это? Конечно же! – она закусила губу, и глаза ее оставались воспаленно-сухими. – Ты прекрасно знаешь, что если тебя заключат в какую-нибудь башню, я кишки себе выпущу, и из них веревку сделаю, и даже ее до тебя докину. Но я тебе не нужна, Андерс. Тебе нужны мои кишки. И это нормально. Все нормально.
Она отпустила его воротник и отступила на шаг. Андерс открыл рот, но она махнула рукой:
- Я не убью тебя, я никогда не смогу поднять на тебя руку, я примчусь на другой конец Тедаса, если тебе будет угрожать опасность, но с тобой я не пойду. Мне просто нет места – ни в твоем сердце, ни в твоей жизни. И это нормально. Правда.

Хоук держала обещания, всегда держала. Она примчалась, пусть не на другой конец, не в Андерфелс или в Тевинтер, и даже не в Пар Воллен, подумаешь, какой-то там Эонар. Подумаешь, тюрьма для сумасшедших магов. Подумаешь, никто не знает, где она находится.
Если бы нужно было вить веревку из кишок, она бы, не задумываясь, сделала бы это. Из чужих, все же, свои пригодились бы на обратный путь. Поэтому все вздохнули с облегчением, когда Варрик достал моток веревки из сумки и подал его разбойнице.
Андерс был важнее каких-то там наград за поимку Защитницы, важнее революции, устроенной ими, важнее горящих Кругов, важнее Церкви и запретов. Важнее – для нее.
Не наоборот.

- Прекрати, - шепчет Андерс. – Прекрати, я не могу сдерживаться вечно.
- О, даже так, - Хоук хитро щурит глаза и потягивается грациозной кошкой, сидя на одном из импровизированных лож для больных. – Интересно, сколько времени мне еще понадобиться, чтобы сломать твою хваленную выдержку Стражей?
Первый поцелуй с Андерсом отдает запахом лекарств - он только что закончил свой рабочий день в клинике.

Как символично, думает Хоук, отравленный с лекарствами, одержимый, помогающий людям, целующийся с привкусом неизлечимой болезни.

- Я весь город в крови утоплю, лишь бы ты была цела, - шепчет он, соприкасаясь с ней губами.
- Ну-ну, может, с цветочков начнем? – проказливо хихикает она, и прежде, чем Андерс раскрывает рот, чтобы разразиться очередной тирадой я-разобью-тебе-сердце-это-будет-катастрофа-ничего-не-выйдет-пожалуйста-не-мучай-меня, она снова тянет его к себе.

Он не наврал, по крайней мере, в этом. Неожиданного ножа в спину не было – Андерс с самого начала громко объявил «Эй, там! Вот нож и я захожу к тебе за спину, чтобы воткнуть его тебе промеж лопаток!». Было горько – от того, что за эти годы она не смогла стать для него важнее, что он так и не выкинул этот чертов нож, что он все-таки поддался.
Эгоистично было бы надеяться, что Андерс все просчитает заранее и оттолкнет ее раньше, чем случится обещанная им катастрофа. Он тоже был человеком.
Пусть и одержимым.
Пусть и с манией революции.

Мередит застывает на площади перед Казематами, теперь уже – навечно.
На Защитницу смотрят со смесью ужаса и восхищения, но ни один не преграждает ей дорогу.
И они уходят.
Разбойница чуть не падает, как только ее ноги касаются палубы пришвартованного тут же корабля, ее подхватывают сильные руки Фенриса и бережно укладывают на теплую, прогретую с утра солнцем, а ночью – пожаром древесину.
Хоук – одна сплошная рваная рана. Удивительно, что после того, как она поболталась на клинке Мередит, она еще могла ходить.
На Андерса смотрят косо, но молчат и расступаются, давая ему возможность упасть рядом на колени, прижать руки к окровавленной коже Защитницы и окутать ее голубым дымком целительного заклинания. Рядом медленно присаживается Бетани, наверное, единственный уцелевший Старший Маг Кирковолльского Круга. Ласково гладит Хоук по лбу, помогая, Мерриль.
Боль, наконец, отступает.
Хоук смотрит на Андерса, теперь уже не пялится неосмысленно, а действительно смотрит – и на впалые щеки, и на заострившиеся скулы, и на круги под глазами. Андерс смотрит на нее, как затравленный, забитый котенок.
И в его глазах все еще плещется надежда.
Пойдем, просит он одним только взглядом, пожалуйста, пойдем со мной, прости меня, больше никогда, пойдем.
Защитница закрывает глаза и отворачивает голову.
Нет, я не пойду с тобой, я до конца своей жизни буду вытаскивать тебя из каждой беды, я приду, как только ты позовешь, я снова и снова буду спасать тебя, защищать и не давать упасть, но не проси больше ничего, не проси, если не сможешь отдать взамен.
Последнее, что она видит перед тем, как провалиться в сладкое забытье – медовые глаза Андерса, потухшие и кроткие.

Хоук прет напролом, совершенно не обращая внимания на град стрел, который Варрик запускает в воздух, рискуя ее задеть, на огненный шар Бетани, взрывающийся рядом. Она целенаправленно прорубает себе путь к двери, насколько это может сделать юркая и быстрая разбойница.
Фенрис крушит врагов за спиной, защищая ее тыл. Где-то раздается вопль боли, маленький зал заливает голубое сияние – Бетани сжимает кулак и дробящая темница захлопывает свою пасть.
Голубое.
Голубое.
Справедливость.
Как дух допустил то, что Андерса схватили? Как сам Андерс позволил им приволочь себя сюда? Сколько храмовников полегло где-то за сотни километров отсюда, чтобы скрутить мага, сколько понадобилось пригнать, чтобы Андерс не вырвался?
У Хоук нет времени думать о подобной ерунде.
Сам Андерс уже очень близко. Какие-то пару футов камня, и она будет рядом.
Она обещала.
Помещение похоже на бойню; заваленное телами храмовников и их окровавленными латами, оно живо вытаскивает из памяти почти сглаженные временем образы Казематов год назад.
Хоук думает, что хорошо, что она оставила Мерриль дожидаться их вместе с Изабеллой на корабле.
Она подходит к деревянной двери и замирает.
Готова ли она встретиться с ним – лицом к лицу, спустя год? Что ей еще придется пережить? Сдержит ли она себя в руках?
Не время раскисать и играть в девочку, думает Хоук и толкает дверь.

- Я люблю тебя, - Андерс обнимает ее со спины и кладет ей голову на плечо. – Мне до сих пор кажется, что это все – сон. Так страшно вдруг проснуться.
Хоук хочет сказать ему, что не проживет без него и дня, что хочет завести кошку, что ему пора переехать в ее особняк, что пусть хоть все храмовники мира заявятся сюда – она никому его не отдаст.
- Хочешь бутербродик? – говорит она и проклинает себя за дурацкий неуместный юмор.
Но Андерс смеется, карябая ее шею щетиной.
- Невыносимая девчонка.
Она разворачивается к нему и легко толкает его в грудь, на незастеленную кровать, еще хранящую остатки его тепла. Андерс послушно растягивается на ней и обнимает девушку за талию, когда она садится на него сверху.
- Я тоже тебя люблю, - шепчет она ему в губы.

Андерс сидит в углу крохотной камеры, в темноте, не поднимая головы. Лохмотья на нем слабо напоминают ту одежду, что он носил когда-то в Киркволле, распущенные волосы потемнели от грязи. От грязи. Не от крови.
Кого она убеждает?
У Хоук трясутся руки, они никак не может поддеть отмычкой чертов замок, она вообще ничего не понимает. Фенрис осторожно отводит ее в сторону, а потом на миг вспыхивают лириумные татуировки и решетчатая дверь слетает с петель.
Хоук бросается вперед, падает на колени и крепко сжимает мага в объятиях.
- Ты всегда выполняешь обещания, - шелестит его надтреснутый, тихий голос.
- Да, - отзывается Хоук, лихорадочно шаря руками рядом с ним. – Ты не прикован? Почему? Андерс, я не…
- Уходите, - качает головой Андерс. – Вам нельзя тут задерживаться. Тут много храмовников. Не уйдете сейчас – не уйдете никогда.
Хоук вздрагивает, хватает его за плечи и встряхивает.
- Ты с ума сошел?! Поднимайся, мы уходим отсюда вместе! Я обещала тебя вытащить и я тебя вытащу, Тень тебя дери! Вставай!!
Целитель медленно поднимается, вместе с ним встает и Хоук. Фенрис нетерпеливо приплясывает на месте, чутко улавливая малейшие звуки и желая заранее предупредить прибытие подкрепления, Бетани неловко мнется, ей тоже хочется поскорее уйти отсюда. Слабая завеса все еще хранит память об ужасной резне, произошедшей тут сразу после сожжения Андрасте, и младшая Хоук не знает, кого боится больше – мертвых или живых. Варрик, неотрывно следящий за Андерсом, чует, что что-то не так.
Хоук хочет сделать шаг, но Андерс удерживает ее за руку.
- Прости, - бормочет он.
У девушки вдруг расширяются глаза, зрачки заполняют радужку и мелко дрожат, ей приходит на ум самая плохая догадка из всех возможных. Она резко разворачивается и хватает лицо мага обеими ладонями, заставляя посмотреть себе в глаза.
И тут же отшатывается, утыкается лицом в его грудь, неловко мнет в пальцах его накидку и воет.
Громко, надсадно, не боясь, что кто-то услышит. Не успела. Не выполнила обещания. Не смогла. Не сберегла. Не защитила.
Фенрис подпрыгивает от неожиданности и тут же рвется к ним, Варрик перехватывает его за руку и заставляет остановиться. Бетани поспешно поднимает посох – в тусклом свете навершия видны потухшие медовые глаза, которыми Андерс безучастно смотрит в стену, и красный символ негасимого пламени Андрасте, выжженный на его лбу.

- Быть усмиренным - это хуже смерти. Нет ни музыки, ни красок, ни снов, ни любви. Это жестоко. Это убивает личность и человека...
- Конечно, куда уж ты без любви к котам, - хихикает Хоук, лежа на его плече и лениво перебирая золотистые волосы.
- Все бы язвить тебе, глупая, - он щелкает ее по носу, а потом снова становится серьезным. - Усмирить меня - это не только убить Справедливость и любовь к котам. Это еще и потерять тебя. Я не смогу любить тебя, Хоук, если меня усмирят. Тебя просто отберут у меня...
- Тшш, - Хоук прикладывает палец к его губам. - Не говори ерунды. Я никому тебя не отдам. Никто не посмеет отобрать у тебя - тебя.
Андерс поворачивается к ней и прижимается своим лбом к ее.
- Если меня когда-нибудь усмирят, пообещай мне убить меня. Прошу, - шепчет он, а потом пытается сказать что-то еще, но Хоук спешно целует его, зная, что сейчас ему, как никогда, надо отвлечься. Забыться. Оторваться от своих страхов.
За окном всю ночь идет дождь.

Все в этом мире имеет предел.
Что один человек обрёл, другой потерял.

Преображения 1:1-5.

Конец.

приятные бонусы

---

fanfic; fandom: SHINee

[Chongal]

already over.

Название: relief.
Фэндом: SHINee
Персонажи: ОнТэ
Рейтинг: PG-13
Жанры: AU, Драма, Психология
Размер: Мини.
Описание: nose to nose, eyes are closed. this is what i said - we never never end.

Вокруг – ни души.

*
Вокруг – ни души. Только свет, светло-серый, мутный, как акварель в воде, прилипающий к коже.
Он притягивает коленки к подбородку и смотрит – растерянно и затравленно.
— Как тебя зовут?
— Тебя зовут Джинки.
— Но это мое имя.
— Нет, своего имени я не помню.
Тикают часы – большие, черные и строгие, стрелки не двигаются ни на миллиметр, но тикают громко, оглушительно.
Мальчик-блондин втягивает голову в плечи.
Шатен хочет что-то сказать, но не решается, замолкает, глядя на маленького худенького мальчика с сожалением и грустью. Потом говорит снова, безнадежно и глухо, он знает все ответы наперед, но по ритуалу должен спросить:
— Ну хорошо, тогда как меня зовут?
— Я же сказал, что не помню! Не помню, как меня зовут.
— А что ты о… обо мне помнишь?
— У меня есть черная майка. И кольцо на правой руке. И под подушкой наушники лежат. Я их потерял, а теперь вспомнил, где они.
На нем – растянутый балахон без рукавов, прорези для рук доходят до бедер, в дыры видно его нескладное, мальчишечье тело, торчащие ребра и истончившуюся кожу. На правой руке, на безымянном пальце – тонкая полосочка незагорелой кожи. Он рассматривает ее любовно, гладит указательным пальцем левой руки, потом протягивает Джинки свою руку, как дама для поцелуя:
— Смотри, красивое?
Джинки кивает, глядя на его пустой палец. Мальчишка вздыхает и убирает руку:
— Знаю, некрасивое. Я его испортил. Он мне его подарил, а я испортил. Кинул и поцарапал. Там были буквы, теперь половину не разглядеть. Я даже не прочитал.
— Кто подарил?
— Не помню, — пожимает плечами мальчик. Потом замирает на секунду. – А что подарил?
На нем только кусок ткани, похожий на простыню, и ничего больше. Он босиком, у него расцарапанные, торчащие коленки и маленькие пальчики на ногах. У него золотистые волосы, длинные, почти до лопаток, челка постоянно падает на глаза. У него капризные губки и милый, небольшой нос.
— Не нравится, да?
Мальчик трогает свой нос пальчиком, тянет кончик вверх.
— Мне тоже не нравится. Он некрасивый. Я хочу прямой. Я вообще некрасивый.
— А м… тебе нравится.
— Ему тоже нравилось. А потом разонравилось. Я хочу, чтобы ему все нравилось, но не могу. Я родился неправильным.
Джинки молчит. Вокруг – странный тусклый свет и белое марево. Сидеть неудобно, затекла спина. Она у него всегда затекает. Потому что он всегда сидит.
— И что я сделал?
— Я решил исправиться, наверное. Я не помню.
— Я давно здесь сижу?
Мальчик шевелит губами быстро-быстро, глядя поверх левого плеча Джинки, потом говорит:
— 52347 тиков. И еще немного до этого, пока я не считал. И еще чуть-чуть теперь – когда ты начал говорить.
— Ты думал, я первый заговорю.
— Я не знал, о чем нужно.
По подсчетам Джинки, они разговаривают уже неделю. Джинки некуда идти отсюда – это место бесконечно. Часы, как солнце, висят в небе ровно и никуда не двигаются. На них навсегда застыло 16.07. Джинки не знает, за что его заперли тут. Ему стыдно признаться себе, что он тоже не помнит.
— А я знаю, где мы находимся?
— Знаю, — кивает мальчик.
— А я тебе скажу?
Мальчик качает головой:
— Захочу сказать – забуду.
Мимо течет белый свет, такой одинаковый и однородный, что Джинки кажется, что он и сам – часть этого света. Свет проходит сквозь его полупрозрачную грудную клетку и течет дальше, неторопливо и обстоятельно.
Мальчик снова любуется на свое кольцо. Потом опускает пустую руку и встает.
— Пойдем.
— Куда? – Джинки не хочет рассказывать мальчику, что выхода отсюда нет. Если Джинки начнет рассказывать, как он уже ходил и пытался выбраться, он вспомнит, сколько времени провел здесь и сойдет с ума.
Джинки механически считает про себя секунды, постоянно, но никогда не думает о том, сколько уже насчитал, ему страшно. Тут не получается спать, тут даже глаза нельзя закрывать, свет тут же заползает в твое потерявшее оборону тело и вытесняет оттуда тебя самого. Здесь ничего нельзя делать – только сидеть, сидеть и сидеть, бесконечно долго и безмолвно.
— Туда, — мальчик показывает пальцем к себе за спину. – Тебе не хочется выбраться отсюда?
— Очень.
— Ну тогда пошли.
*
Они стоят около двери – простой и ровной, такой же белой. У нее нет ручки и замочных скважин – только косяк и кусок дерева между деревянными балками. Мальчик толкает ее – она открывается бесшумно, за ней – яркий желтый свет шести солнц, собранных в ровный круг, как в операционной лампе.
Джинки не знает, откуда помнит, как выглядит свет операционной лампы.
— Иди, — кивает мальчик. Его тоненькая простынка сползла с одного плечика, видно выпирающую ключицу под молочно-белой кожей.
Джинки думает о том, что это – невероятно важная и нужная деталь. Маленькая выпирающая ключица.
— Иди же, — повторяет мальчик. – Я пришел сюда только за тобой. Если не пойдешь ты – не пойду я.
— Куда ты попадешь?
— Ты? Назад. Откуда пришел.
— А я?
— А я тебя там найду. Мы встретимся еще, хочешь?
— Хочешь.
Джинки шагает, сжимаясь от страха. Он стоит около края и смотрит куда-то вниз, в бесконечный желтый свет. У него потеют ладони. Он резко разворачивается, вцепившись пальцами в косяк, словно распятый, смотрит на мальчика испуганно.
— Тебя не отпустят.
— Отпустят. Я обещаю. Ты только иди.
— А вдруг, меня не отпустят? Вдруг я останусь тут и мы не встретимся?!
— Встретимся, — спокойно кивает мальчик. – Я все вспомню, и имя свое, и его, и тебе расскажу. Обязательно встретимся.
Он осторожно дотрагивается пальчиками до его груди и смотрит с улыбкой:
— Я ведь тебя помню хорошо. И его помню, но тебя лучше. Я все о тебе знаю. Вы очень похожи, ты ему нужен, слышишь? Вернись к нему, хорошо? Я только за тобой сюда пришел, чтобы ты к нему вернулся. Ты должен, понимаешь?
Джинки сглатывает и кивает:
— Понимаешь.
Тишина. Потом Джинки осторожно разжимает одну руку и притрагивается к щеке мальчика. Тот вздрагивает.
— Знаю, а ты помнишь, как меня зовут.
У мальчика расширяются глаза, он открывает рот, чтобы что-то сказать, но Джинки разжимает и вторую руку.
Его тут же заглатывает желтый свет.
*
Мальчик заносит ножку над пропастью и смотрит на желтые лампы операционной.
Когда ушел он, мальчик все забыл. Совсем все. Он знает только, что нужно шагнуть туда – и все, больше ничего.
Пустота белая, вязкая и молочная.
Он шагает.
Падение очень быстрое, почти падать-то некуда, он сразу впечатывается в пол – тяжело и глухо.
Его балахончик задирается от ветра, а операционная лампа светит невыносимо резко, в самые глаза. Ему хочется прикрыться руками, но одна рука привязана за провода к капельнице, а вторую сжимает кто-то.
Он.
Джинки подскакивает рядом – растрепанный, бледный, с синяками под глазами.
— Тэмин… Очнулся. Очнулся, боже мой, ты очнулся!!
Тэмин недоумевает, глядя на него. На правом безымянном пальце холодно от ободка кольца.
— Дурак, зачем, зачем ты наглотался снотворного?! Я так переживал за тебя, я так волновался, я… Да боже мой, зачем тебе надо было это делать? – Он сидит рядом с кроватью, сжимает руку до боли, смотрит в самые глаза. У него губы закусаны до крови.
Язык не слушается Тэмина, ворочается, как кусок мяса, и еле выговаривает буквы:
— Я некрасивый… Я тебе не нравлюсь.
— Ты? Идиот мой маленький, ты самое прекрасное создание во всем мире, ты мне не нравишься, да, я просто люблю тебя, люблю больше всего, я бы умер, если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы не протянул без тебя, малыш…
Тэмин хочет почему-то сказать, что Онью действительно самый прекрасный в мире, а Тэмин бы умер, если бы что-нибудь случилось, но не может. Мир медленно вращается и встает на место.
— Я помню, где мои наушники.
— И где же? – шепчет Онью с растерянной улыбкой, гладит его по волосам, не отпуская руки.
Тэмин закрывает глаза, чувствуя, как Джинки нависает над ним и нежно потирается кончиком своего носа о его, такой некрасивый, с горбинкой:
— Под подушкой.
*
Из его памяти медленно уползает белый свет, там больше нету призрака старого Онью, только настенные часы и 16.07 – время, когда он уснул на диване, сжимая пустую упаковку снотворного, неделю назад.

Конец.

---

fanfic; fandom: SHINee

[Chongal]

already over.

Название: last gift in my room.
Фэндом: SHINee
Персонажи: Джонхен/Тэмин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU, Драма, Слэш (яой), Songfic
Предупреждения: OOC
Размер: Мини
Описание: о последнем подарке и осенней тишине летом.

Джонхен ненавидел открывать глаза.

Джонхен ненавидел открывать глаза. Ровно шестьдесят шесть дней прошло с тех пор, как он потерял сон. Он лежал каждую ночь, объятый прохладной темнотой, слушал тихий стук своего сердца и ждал того часа, когда ночь начнет сливаться с утром, его мысли начнут сливаться друг с другом и кругом наступит невнятное и густое, как формалин время забытья. Он ждал, стрелки тикали на стене, отмеряли секунды, он дышал размеренно и ни за что не хотел открывать глаза. За закрытыми веками было тепло и был он.
А потом чудесное время проходило, с улицы начинали доноситься первые крики прохожих, привычный шум автострад. Мир захлопывал пасть повседневности, Джонхен вставал, чистил зубы, наливал кофе в кружку, выпивал половину, остальное выплескивал и шел на учебу. Он ехал в душном метро, привалившись к стене, смотрел, как в темноте на огромной скорости проносятся толстые змеи проводов и исчезают за гранью вагона.
Он думал, что вокруг него – надувной шарик, лопни его, и все пройдет. Все вернется на свои места. Джонхен думал, где ему взять иголку.
Он думал — твой мир определяется рамками вагона. Твой мир определяется тем, что ты видишь и кого ты видишь. Все, кто в твоем поле зрения — твой мир. Их действия — часть твоего мира. Как только они окажутся там, где их дыхания не будет слышно, они выпадут из твоей жизни. Может, навсегда.
Джонхен видел только черноту туннеля за стеклом и толстые провода-змеи. И они бесконечно пронизывали его мир, извиваясь там, на расстоянии вздоха, за окном вагона.
Джонхен закрывал глаза и думал, когда самый важный человек выпал из его мира. Оказался вне поля зрения.
Потому что он ушел, не попрощавшись. Просто в один прекрасный день его не стало, не стало его запаха на подушке, его носков у дивана, не стало его зонтика и шарфа на вешалке, не стало его шампуня на полке. Его вырезали, аккуратно оттяпали из жизни Джонхена, не спросив, не предупредив. Джонхена вырезали.
Джонхен живет по инерции, еще двигается вслед за своей тенью, за своим каждодневным «Я», привыкшим к своей траектории, он день за днем проходит ее, но импульса уже не хватает, он все медленней, все медленней, все медленней…
Проходит июнь. Наступает июль. Джонхен совсем больше не смыкает глаз по ночам – все смотрит.
Его подарок совсем завял. Стоит на подоконнике, чахлый, цепляется за занавески сухими листьями и шуршит. Надрывно и по-осеннему одиноко.
Джонхен прикрывает глаза и вспоминает осень. Шуршит, как листья, в которых утопал парк в тот день. Такой же желтый, как те листья. Такой же неживой, но солнечный и греющий, как те листья.
Он шел по парку, злясь на свою девушку, которая его бросила, на родителей, которые ее так любили и винили во всем сына, на университет, на преподавателей, на друзей-болванов из сколоченной им любительской группы. Шел, смотрел хмуро в пасмурное небо, жалел себя и считал таким одиноким. Пока не увидел его.
Он лежал в куче листьев, маленький и худой, очень тонкий. На нем было черное пальтишко, расстегнутое, слишком не по погоде холодное, сиреневые варежки и клетчатый шарф. У него были длинные волосы, разметавшиеся по опавшей листве, как расплавленное золото.
Джонхен смотрел на него долго, издалека, потом подошел и улегся рядом.
И почувствовал, как маленькая ручка сжимает его, гладит успокаивающе, греет.
И злость ушла из сердца Джонхена. Он думал – навсегда.
Теперь он ненавидел открывать глаза. Ненавидел, потому что знал – ничего не изменилось.
Но он все еще ждал. Ждал его назад. Он не прощал, потому что не держал зла. Он не смог бы извиниться, потому что не чувствовал вины.
Он чувствовал только одно – он не мог сдвинуться с места. Его приклеило, пришпилило, как бабочку, к этой стороне жизни, навечно, наверное. Если понадобится, он готов остаться тут вечно, и ждать, бесконечно долго ждать, что дверь откроется и он вернется назад.
Его квартира поймала его в ловушку. В каждой коробке притаился он – маленький, златовласый и улыбчивый. С того самого момента, когда он переехал жить к Джонхену, когда заполнил собой пустоту в его комнатах, в его сердце, когда его вещи стали встречаться Джонхену на привычном пути из комнаты в комнату, когда его запах неуловимо поселился в его кружке и пледе, когда несколько его золотых волосинок оставалось на подушке с утра… С того самого момента, когда Джонхен в парке влюбился в него – тоненького и хрупкого. Его квартира впитала в себя призрак маленького Тэмина, навсегда зажевала пленку, оставила его тень на стене, только тень. Сам Тэмин ушел, а Джонхен продолжал крутиться на круглых катушках, наматываясь на них до конца и начиная движение в обратную сторону.
Записки на холодильнике давно выцвели, старые, зимние, просьбы купить хлеба и молока, возвращаться пораньше, встретить у метро. Тапочки у двери давно остыли, они всегда были ему велики. Зубная щетка высохла. Зарядка от телефона пропала с привычного места на полу у розетки.
Джонхен садится в кровати и обводит мутным взглядом тусклую комнату. Все в ней, кажется, бесконечно скучает по Тэмину. Каждый миллиметр обоев и ковра, каждая крошка грязи в прихожей, каждая капля воды из подтекающего крана в кухне, каждая пылинка с занавески, каждая клеточка тела Джонхена скучают по нему. По его маленьким ручкам, по его улыбке и глазам, по его нежным губам, которые целовали Джонхена перед сном, по теплу его тела под одеялом, по звонкому смеху, по шапочке с помпоном.
Джонхен утыкается лицом в подушку и тихо трясется на смятых простынях. Он не плачет, он просто скучает. Скучает безысходно, бессильно, до дрожи и бессонницы. Хочет плакать, но внутри все зажевало, внутри тускло и только траектории. Внутри призраки старых, счастливых зимних дней, Рождественских ночей, снежков в парке, вечеров у телевизора вдвоем. Призраки его смеха и его глаз.
Джонхен подарил ему на Новый Год колечко – простое, серебряное, не очень широкое, с гравировкой по внутренней стороне, где слова складывались в надпись “most important person in my life”. Тэмин не снимал его никогда, оно всегда было теплым, нагретое его рукой, он смеялся, что у него теперь есть жених, открывал странички с ателье в Интернете и шутливо звал Джонхена выбирать платья. И Джонхен шел, садился рядом, с видом ценителя кивал и обещал заработать на каждую его прихоть, чтобы он был самой красивой невестой в мире. Потом Тэмин перебирался к нему на колени, обнимал, утыкался носом в шею и говорил, что нет во Вселенной счастливей человека, чем он.
И сердце Джонхена замирало.
Теперь оно перестало биться. Кольцо осталось лежать на тумбочке – холодное и чужое. Бывшее когда-то горячим, теперь оно только выкачивало жизнь. Но Джонхен привык, что его квартира рвет его на части каждой своей частичкой, без конца позволяя теням Тэмина мелькать тут и там, заставляя его смех разносится из соседней комнаты, пуская лживые запахи его шеи по простыням.
Джонхен привык, ждал покорно и не двигался с места.
Он часто думал, что их знакомство было похоже на сцену из фильма. Из красивой дорамы. Все было слишком сказочно, и его ручки в сиреневых перчатках, и его улыбка и согласие провести остаток дня с незнакомым человеком. Джонхен не верил своему счастью, носил Свое Счастье на руках и думал, что он сделал что-то хорошее в прошлой жизни, раз Бог послал ему разок такое Чудо.
Чудеса имеют свойство заканчиваться. Совсем не так, как все ожидают.
Джонхен не знал, когда все пошло не так, что случилось, почему Его Счастье стало воспоминаниями. В каждом ящике стола, в обувных коробках, в столовых приборах и его тетрадках по теории языкознания и прикладной психологии поселились одни только воспоминания.
Он ушел тихо, весной, когда занавески с утра развевал ветерок с востока, и красная заря занималась в высоком чистом небе. Собрал все, что ему было нужно, и ушел, оставив вместо себя на подушке большой подсолнух.
Джонхену не надо было открывать глаза, чтобы все понять.
Он не вернулся под вечер. Он не вернулся через день и через десять дней. Он не брал трубку, скидывал, не отвечал на СМСки.
Его последний подарок завял через одиннадцать дней. Джонхен вылил воду из вазы и поставил сухой подсолнух на подоконник. И больше не спал.
Июль тек лениво, Джонхен проводил целыми днями в своей ловушке-квартире не отвечая на звонки и ожидая одного-единственного. Он набирал ему исправно, каждый день, по три раза, но его все время скидывали.
5 июля абонент перестал быть доступен.
18 июля Джонхен заказал самый огромный букет подсолнухов, который мог себе позволить, пришел в парк и разбросал их на том самом месте, где когда-то впервые взял Тэмина за руку. Потом положил маленькую коробочку – подарок на день Рождения Тэмина, который купил ему давно и не выбросил после его ухода.
Потом пришел домой, лег на простыни и уснул.
В соседней комнате тихо билось об стенки эхо смеха Тэмина, а на подоконнике шуршал сухими листьями последний подарок.

Конец.

приятные бонусы

---

search

[Chongal]

fandom: SHINee
last gift in my room | JongTae, PG-13, angst
relief | OnTae, PG-13

fandom: MBLAQ
jeonjaengiya | Joon/Mir, R, dark

fandom: Dragon Age 1|2|DLC|Books
im not calling you a liar, just don't lie to me | Anders/fem!Howke, PG-13, angst
котенок. | Anders/fem!Howke, PG

---

simple rules.

[Chongal]

правила соо просто как два пальца обосс...фальт.

правила соо просто как два пальца обосс...фальт.

1. прочел - понравилось - захотел утащить - утащил, но кинул автору ссылку. увижу, что утащили без информирования, закрою соо от незарегестрированных.

2. плеваться в комментариях можно только в культурной и вежливой форме. не переходя на личности. "автор, я считаю, что вы плохой автор, потому что у вас плохой текст" (с) - можно, конечно, только потрудитесь написать, чем текст плох. а возмущения типа БангЙонГук (хэй, we are B.A.P, fuckers, fuck u, u suck!) - это, пожалуйста, у себя оставьте.

3. автор относится к критике как и любой другой адекватный человек - адекватно. если и критика адекватная.

4. автор - такая ранимая зверюшка, которая при любом нахождении плагиата истерит, психует и закрывает соо. и еще очень долго ругается с вами. любой плагиат, копирование идей, настроений, авторских находок (о, я тут где-то вместо "Зверя" видел "Зверька", не помню где, но ржал вперемешку со слезами долго) - это автоматический бан вам и проходу сюда навеки. да, автор не любит этого.

5. Чональ не любит, когда кто-нибудь упоминает его настоящее имя. это я так, на всякий случай.

а так все. приятного прочтения!~

---

fanfic; fandom: MBLAQ

[Chongal]

already over.

Название: jeonjaengiya
Фэндом: MBLAQ
Персонажи: Мир, Джун и массовочка из MBLAQ.
Рейтинг: R
Жанры: Даркфик, Драма, Психология, Слэш (яой)
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC
Размер: Мини
Описание: Джун всегда был слишком дурашливым, слишком красивым, слишком... слишком. Мир всегда притворялся, но тут что-то пошел напролом. Это война.

www.youtube.com/watch?v=6O5IYB3wuJM

Это было дорого.

Это было дорого. Если бы Чхорена спросили бы о его первой мысли после заключения сделки, он ответил бы, что это было дорого. И только.
Он не мучился бессонными ночами, не терял аппетита, не ходил в прострации, для него решение, принятое в какой-то момент было абсолютно нормальным. А другого выхода он не видел. Его просто не было.
Чхорен, наверное, единственное – не ожидал от себя такого. Ну… Такого. Такого, что привело ко всему этому. Не ожидал, что сможет так влипнуть. Что в какой-то момент все дебильные выходки тупого качка Чхансона перестанут его смешить или раздражать. Что на все эти подколы и балетные ужимки в гостиной, вошедшие в норму, организм станет странно реагировать. Что вид Джуна, тягающего в спортзале штанги и гантели будет заставлять шуметь в ушах что-то, подозрительно похожее на сошедший с ума метроном. Что жить станет значительно сложнее и легче уже не будет – неделю, три, два месяца…
Что тело, отчаявшись, дойдя до какой-то крайней точки, внезапно решит сделать марш-бросок – зажать Джуна между раковиной и кафельной стенкой ванны и довольно чувственно укусить за вечно-оттопыренное, будто напрашивающиеся ухо. И тут же кончиком языка, по самой кромке…
Ничего удивительного, что Джун тут же впечатал его в противоположную стенку резким толчком, что посмотрел расширенными от шока и непонимания глазами и что тут же выбежал из карантинной зоны, шандарахнув напоследок дверью.
Что Джун стал избегать его.
Это нормально – в первые дни бежать от проблемы, нет, даже так – от Проблемы. Потом люди, обычно, понимают, что Проблема сама не разрешится, они обвешивают себя крест-накрест головками лука, серебряными пулями, крестами и осиновыми колами, трижды умываются святой водой и плюют через левое плечо, и только потом идут на Проблему с войной.
Джун, наверное, так бы и поступил, если бы его Проблема не была столь… пикантной. Согласитесь, когда на вас с весьма недвусмысленными намерениями кидается вдруг парень… да еще и ваш друг… да еще если вы, плюс ко всему, тоже парень, дело принимает весьма крутой поворот. Поэтому он шухерился по углам и комнатам и даже его привычные шутки на сцене теперь звучали так, словно их пожевали и пропустили через наждачку – настолько сложно и тяжело ему было. Непонятно. Ну как?..
Но Мир решил, что раз уж все так хреново, куда, казалось бы, хреновей, и решился первым. Подловил в гриммерке. Заставил смотреть в глаза и слушать. Он ничего не требовал – просто говорил, размеренно и четко, разграничивая слова почти материальными точками и запятыми, весом с тонну каждое. Что Джун красивый. Что он смирился. Что он ему нравится, да, именно в том плане. Что он вполне себе нормальный – был, во всяком случае. Что Джун очень красивый. Что он просит прощения за тот раз – он не хотел ничего такого, просто не совладал с собой…
Джун слушал и охреневал. И если бы Джун в тот момент засунул бы куда-нибудь свою гордость, понял бы макнэ, заглянул бы ему в глаза, в конце концов, может, все было бы по-другому. Если бы Джун засунул бы куда-нибудь свою гордость и просто бы трахнул Мира в той гримерке – Мир бы перебесился, и все бы вернулось на круги своя.
Но Джун гордость засовывать не умел. Он умел защищаться шутками, скрывать полное смятение за язвительностью, за очень жестокой язвительностью, он умел орать и проклинать, и хлопать дверьми, почти как баба, он тоже умел.
Мир постоял-постоял, да и вышел следом.
Одно ему в тот момент стало ясно – либо с Джуном, либо никак.

В одно утро Чхорен проснулся и просто понял - как. Как решить проблемы. Как доходчиво объяснить свою позицию. Как, в конце концов, заполучить то, что так хотелось: каждой клеточкой каждую клеточку, запах, волосы, голос, влажно блестящие, такие красивые глаза.
Щелк-щелк - что-то пощелкало в голове и отпустило, вакуум не прыгал и не вставал на голову, вакуум чуть-чуть дернулся и снова замер, таинственно переливаясь всеми оттенками белого. Щелк-щелк, Мир встал, и заработал по привычной траектории ванна-кухня-гардероб-репетиционная. Щелк-щелк, Мир старательно чеканит злые строчки о безысходности, танцует, внимательно глядя на себя в зеркало, хитро заглядывает в глаза Сынхо, хлопает ресницами и получает вожделенную пачку печенья, третью по счету. Щелк-щелк, репетиционная-прихожая-ванная-комната-компьютер.
Щелк-щелк, поисковик.
Щелк-щелк.
Он нашел нужного человека через почти неделю поисков, встреч, осторожных разговоров с натягиванием капюшона почти до губ. Он спал так мало, что перестал различать песни, которые они прогоняли перед концертом, он спал, пока пел, и пока танцевал, почти спал – тело двигалось само, без каких-либо посторонних усилий и напоминаний, и пока разговаривал с согруппниками, стилистами и костюмерами он тоже спал. И хорошо притворялся «хитрой милашкой» - тем, кем его привыкли видеть. Он еле дожил до той самой ночи, когда несколькими постными фразами была в корне повернута вся его последующая жизнь.
Хотя, казалось бы, куда сильнее-то?
Это было дорого. И странно немного, совсем капельку, но странно все, что в первый раз. Человек, которому Чхорен отдавал пухлый конверт, не удивился и ничего не спрашивал – это была его работа. Чхорен не был уверен в том, что этому человеку можно доверять, что все останется неузнанным и незамеченным – ему это было неважно. Если сделает то, что Мир ему оплатил – дальше неважно.
Он не собирался прятаться или что-то там еще.
Он собирался разрешить этот вопрос раз и навсегда.
Вопрос, мать его, Джуна. Красивого до чертиков, тупого клоуна Джуна.

Чхансон всегда падал. Падал красиво, почти одинаково, но очень чувственно. Глаза распахивал свои узкие, накрашенные по внутренней стороне века, вздрагивал – и падал. На колени, свесив голову, иногда даже придерживаясь за грудь. Умирал на пару-тройку секунд, чтобы тут же потом воскреснуть и продолжить танцевать.
Но “Goodbye” он всегда шептал как в последний раз.
Песня была и вправду красивая, денег за скрипичный оркестр сзади было отвалено немерено, но оно того стоило.
Их сцена. Их камбэк. Их новая, душераздирающая история – в голосах Пенхи и Сынхо, в этом полном в образе Чхансона и Санхена, в жесткой читке железных, звенящих строчек Чхорена. Песня была прекрасна.
It is War.
За n-ое количество времени парни отрепетировали ее до состояния «разбудили посреди ночи-включили музыку-запел без ошибок и даже станцевал». Все были довольны работой, все ждали эпического шоу, все ждали толпы радостных фанаток и визгов счастья.
Мир зачеркивал красным дни в маленьком календарике. До обведенного судного дня оставалось меньше суток.

- Так, ребята, мы с вами лучшие. Мы можем танцевать это с закрытыми глазами, а наши голоса – лучшие голоса Кореи, всем понятно? - Сынхо улыбнулся. – Мы сейчас идем туда и рвем зал в клочки своей харизмой, ясно?
- Ясно! – неровно отзываются в ответ «ребята».
Начинается музыка, Пенхи отсчитывает губами секунды и первым вылетает на сцену, за ним бросаются Сынхо и Гром. Джун тоже делает шаг, но его останавливает рука – Чхорен тянет на себя, Чхорен прижимается моляще и целует – грубо, с болью, с истерикой, кусая, почти разрывая его своими ощущениями. Чхорену наплевать на окружающий вакуум в данный момент. Джуну не наплевать. Джун охреневает, как обычно, впрочем, но быстро приходит в себя, отдергивается, как чумной, влепляет пощечину малому и выскакивает на сцену, дрожащий и все такой же охреневший, поспешно нацепивший сначала глупенькую улыбку, а потом – пафосную сексуальность.
Мир улыбается болезненно и счастливо, неверяще облизывает губы, а потом тоже выходит на сцену, неся при этом привычную чушь в микрофон типа “Yeah” и “Oh, baby”.

Софиты и лучи прожекторов выжигают белок. Лазеры просвечивают насквозь – не спрятаться. Зал ревет и качает – Мир чуть ли не на голове стоит на сцене, он вошел в раж, он – покрытая мылом скаковая лошадь с счастливым номером.
Он считает секунды про себя и постоянно смотрит на Джуна.
Чхансон красивый и профессионал, все-таки. Когда надо – может. Сейчас он как ни в чем не бывало встает в красивые позы, демонстрируя бицепсы и трицепсы, соблазнительно оголенные безрукавкой, он привычно «утирает» губу, раздевая зал взглядом, он божественно, как и обычно, танцует и вообще – он Бог сцены. Они все – Боги.
И только поворачиваясь на какой-нибудь связке, меняясь местами, Мир ловит на себе его смятенные, наполненные жгучей ненавистью и почти детской обидой глаза.
«Что за?!» - читается в них.
«Что ты творишь, больной?»
«Какого хера, еп твою мать?!»
Мир усмехается горько, а потом складывает губы трубочкой и делает щенячьи глазки. Был бы хвостик – хвостиком бы повертел.
Играет.

- Shut up, I don't even wanna hear it!
Beg until your tears dry up.
I will see the end of this, just watch -
You messed with the wrong person!
Джун красивый. Просто крышесносяще, неприлично даже, охрененски красивый в этом черном кожзаме, с этими стрелками у уголков глаз, в перчатках без пальцев. Такой дерзкий, весь в образе – красивый.
У Мира пропадает дыхание. Он чуть не забывает сделать движение – с удовольствием бы постоял столбом на сцене, любуясь капельками пота у Джуна на шее.
- We were in love and I only had her
But why, why did you touch my girl - no way! – Сынхо отходит в сторону.
Мир вдруг понимает, что ему – туда, вперед. Что, кажется, пошел обратный отсчет.
Он вдруг думает о том, что он сотворил дикость, что боже мой, боже мой, что, что, черт возьми, он наделал?! Но он все равно идет вперед, еле переставляя свинцовые ноги и роняя слова на сцену как пули.
Слова, которые должны предназначаться Ему. Джун все понимает, по одному рваному взгляду и широким зрачкам Мира.
- I brush myself off and get up,
As much as I suffered, you just watch,
You mess with love, you mess with friendship - just watch.
Он делает все на автомате, а в ушах сходит с ума метроном. Его сердце. Бухает, огромное, в груди, в голове, мозги сжимает, Миру почти до слез больно, он бы заорал от боли, да микрофон настроен громко. Все тело вдруг леденеет, его бросает в жар, и в холод, в дикий пот и трясучку, ему страшно. Он панически оглядывается – никто ли не заметил? Никто не просек?!
Мимо с жужжанием проезжает камера и Мир затравленно смотрит в нее.
За ним следят.
- Joenjaengiya! – кричит рядом Джун, заставляя Чхорена опомниться и двигаться, задавить шум и помехи в себе, отрывать от пола отсутствие ног. Он так близко. Мир почти чувствует его запах.
И Мир принимает вызов.
- Will you please shut that dirty mouth?
I will give back these painful tears to you,
Engrave this in your ear - I will never leave you alone!
Миру хочется прямо сейчас схватить за грудки Джуна и проорать ему последнюю строчку еще раз в лицо, но он сдерживается. Поезд ушел. Приговор уже есть. Он сам – сам – все это устроил.
Лазеры режут в полоски, сзади на нервах и вакууме пиликают скрипки, противно, заунывно. Они играют последний путь для Мира – тот готов прощаться прямо сейчас.
Он считает секунды.
- It is war! – Джун танцует, его тело блестит от пота.
- It is war, - откликается Чхорен, прикрывая глаза. Сейчас.
Сейчас.
Сейчас.
Ту-дум, ту-дум, ту-дум, ту-дум, ту-дум. Музыка играет бридж. Они медленно идут к центру. Ту-дум, ту-дум. За двумя головами видеть сложно, но Мир и так все знает – он с закрытыми глазами может сказать кто, когда и что делает.
Чхансон поднимает руку.
Ту-дум. Ту-дум.
Скрипки завывают особенно жалостливо, подводя к кульминации, еще момент и наступит тишина.
Ту-дум, ту-дум.
Фанатки перечисляют их имена – слаженно и четко.
Ту-дум. Ту-дум.
Джун смотрит в зал.
“Goodbye”.
Мир зажмуривается. Все в теле – ледяное, даже кровь, кажется, застыла.
Господи, что он… Что же он…
Тишину разрывает выстрел, не записанный, не с фонограммы, настоящий. Джун широко распахивает глаза, его зрачки ползут в стороны от боли, он дергается и красиво падает на колени. Как на репетициях.
Он держится за грудь, откуда вперемешку с искусственной кровью из ампулки ползет багрово-черная, почти незаметная на черной коже. Он хрипло стонет в микрофон, и его голос, усиленный в десятки раз, разносится над притихшей толпой.
Парни несколько мгновений еще танцуют, потому что это шоу, они делают все, как привыкли, не ожидая каких-либо серьезных сбоев.
Пока не понимают, что Джун не встал до сих пор.
Что Джун лежит лицом вниз, а под ним расползается багровая лужа.
Что Джун не шевелится вообще.
В ту же секунду толпа визжит, бежит, давит друг друга, Пенхи падает рядом с распростертым Чхансоном, переворачивает его, вскрикивает. Вокруг тут же образует кутерьма из охранников, бесконечного стаффа, Грома и Сынхо, почти задавленных в этой давке. Всех куда-то ведут, виолончелистки бегут на своих каблуках, ор стоит дикий, шум, крики, ругань, плач, телохранители утаскивают Сынхо, Грома и рыдающего взахлеб, как девчонка, Джио…
Мир бежит, не разбирая дороги, ничего не понимая, всхлипывая и не представляя как, как вообще это произошло.
Он до сих пор не хочет верить. Не желает. Не думает. Не знает. Нет!
Он же сам это устроил.
И это еще не конец.
Задняя дверь подсобки гремит, Мир вываливается на холодный воздух улицы и почти врезается в стенку. Сотрясаясь всем телом от беззвучных рыданий, давясь всхлипами и панической икотой, он валяется на земле почти пять минут, пока не понимает, что рядом кто-то давно стоит.
Чхорен поднимает глаза – ничего, кроме черного пальто разобрать невозможно. Черное пальто, черная перчатка, черный пистолет.
- Я… Я… - слова не лезут из горла, цепляются за стенки, перед глазами только Джун и капелька пота у него на шее.
- Заказ отменить нельзя. Все оплачено, - качает головой фигура.
Он же сам все это устроил.
Мир всхлипывает, а потом улыбается вдруг истерично. Счастливо даже, радостно, мечтательно. Прижимает руки к груди и улыбается – глаза мокрые и красные, и подводка, которой стилисты красили его почти час, течет по щекам, как паучьи лапки.
- Я его поцеловал, - доверительно сообщает Мир киллеру, которого сам и нанял.
Фигура в ответ кивает и жмет на курок.

Конец.