fanfic; fandom: MBLAQ

[stories-live-here]

already over.

Название: jeonjaengiya
Фэндом: MBLAQ
Персонажи: Мир, Джун и массовочка из MBLAQ.
Рейтинг: R
Жанры: Даркфик, Драма, Психология, Слэш (яой)
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC
Размер: Мини
Описание: Джун всегда был слишком дурашливым, слишком красивым, слишком... слишком. Мир всегда притворялся, но тут что-то пошел напролом. Это война.

www.youtube.com/watch?v=6O5IYB3wuJM

Это было дорого.

Это было дорого. Если бы Чхорена спросили бы о его первой мысли после заключения сделки, он ответил бы, что это было дорого. И только.
Он не мучился бессонными ночами, не терял аппетита, не ходил в прострации, для него решение, принятое в какой-то момент было абсолютно нормальным. А другого выхода он не видел. Его просто не было.
Чхорен, наверное, единственное – не ожидал от себя такого. Ну… Такого. Такого, что привело ко всему этому. Не ожидал, что сможет так влипнуть. Что в какой-то момент все дебильные выходки тупого качка Чхансона перестанут его смешить или раздражать. Что на все эти подколы и балетные ужимки в гостиной, вошедшие в норму, организм станет странно реагировать. Что вид Джуна, тягающего в спортзале штанги и гантели будет заставлять шуметь в ушах что-то, подозрительно похожее на сошедший с ума метроном. Что жить станет значительно сложнее и легче уже не будет – неделю, три, два месяца…
Что тело, отчаявшись, дойдя до какой-то крайней точки, внезапно решит сделать марш-бросок – зажать Джуна между раковиной и кафельной стенкой ванны и довольно чувственно укусить за вечно-оттопыренное, будто напрашивающиеся ухо. И тут же кончиком языка, по самой кромке…
Ничего удивительного, что Джун тут же впечатал его в противоположную стенку резким толчком, что посмотрел расширенными от шока и непонимания глазами и что тут же выбежал из карантинной зоны, шандарахнув напоследок дверью.
Что Джун стал избегать его.
Это нормально – в первые дни бежать от проблемы, нет, даже так – от Проблемы. Потом люди, обычно, понимают, что Проблема сама не разрешится, они обвешивают себя крест-накрест головками лука, серебряными пулями, крестами и осиновыми колами, трижды умываются святой водой и плюют через левое плечо, и только потом идут на Проблему с войной.
Джун, наверное, так бы и поступил, если бы его Проблема не была столь… пикантной. Согласитесь, когда на вас с весьма недвусмысленными намерениями кидается вдруг парень… да еще и ваш друг… да еще если вы, плюс ко всему, тоже парень, дело принимает весьма крутой поворот. Поэтому он шухерился по углам и комнатам и даже его привычные шутки на сцене теперь звучали так, словно их пожевали и пропустили через наждачку – настолько сложно и тяжело ему было. Непонятно. Ну как?..
Но Мир решил, что раз уж все так хреново, куда, казалось бы, хреновей, и решился первым. Подловил в гриммерке. Заставил смотреть в глаза и слушать. Он ничего не требовал – просто говорил, размеренно и четко, разграничивая слова почти материальными точками и запятыми, весом с тонну каждое. Что Джун красивый. Что он смирился. Что он ему нравится, да, именно в том плане. Что он вполне себе нормальный – был, во всяком случае. Что Джун очень красивый. Что он просит прощения за тот раз – он не хотел ничего такого, просто не совладал с собой…
Джун слушал и охреневал. И если бы Джун в тот момент засунул бы куда-нибудь свою гордость, понял бы макнэ, заглянул бы ему в глаза, в конце концов, может, все было бы по-другому. Если бы Джун засунул бы куда-нибудь свою гордость и просто бы трахнул Мира в той гримерке – Мир бы перебесился, и все бы вернулось на круги своя.
Но Джун гордость засовывать не умел. Он умел защищаться шутками, скрывать полное смятение за язвительностью, за очень жестокой язвительностью, он умел орать и проклинать, и хлопать дверьми, почти как баба, он тоже умел.
Мир постоял-постоял, да и вышел следом.
Одно ему в тот момент стало ясно – либо с Джуном, либо никак.

В одно утро Чхорен проснулся и просто понял - как. Как решить проблемы. Как доходчиво объяснить свою позицию. Как, в конце концов, заполучить то, что так хотелось: каждой клеточкой каждую клеточку, запах, волосы, голос, влажно блестящие, такие красивые глаза.
Щелк-щелк - что-то пощелкало в голове и отпустило, вакуум не прыгал и не вставал на голову, вакуум чуть-чуть дернулся и снова замер, таинственно переливаясь всеми оттенками белого. Щелк-щелк, Мир встал, и заработал по привычной траектории ванна-кухня-гардероб-репетиционная. Щелк-щелк, Мир старательно чеканит злые строчки о безысходности, танцует, внимательно глядя на себя в зеркало, хитро заглядывает в глаза Сынхо, хлопает ресницами и получает вожделенную пачку печенья, третью по счету. Щелк-щелк, репетиционная-прихожая-ванная-комната-компьютер.
Щелк-щелк, поисковик.
Щелк-щелк.
Он нашел нужного человека через почти неделю поисков, встреч, осторожных разговоров с натягиванием капюшона почти до губ. Он спал так мало, что перестал различать песни, которые они прогоняли перед концертом, он спал, пока пел, и пока танцевал, почти спал – тело двигалось само, без каких-либо посторонних усилий и напоминаний, и пока разговаривал с согруппниками, стилистами и костюмерами он тоже спал. И хорошо притворялся «хитрой милашкой» - тем, кем его привыкли видеть. Он еле дожил до той самой ночи, когда несколькими постными фразами была в корне повернута вся его последующая жизнь.
Хотя, казалось бы, куда сильнее-то?
Это было дорого. И странно немного, совсем капельку, но странно все, что в первый раз. Человек, которому Чхорен отдавал пухлый конверт, не удивился и ничего не спрашивал – это была его работа. Чхорен не был уверен в том, что этому человеку можно доверять, что все останется неузнанным и незамеченным – ему это было неважно. Если сделает то, что Мир ему оплатил – дальше неважно.
Он не собирался прятаться или что-то там еще.
Он собирался разрешить этот вопрос раз и навсегда.
Вопрос, мать его, Джуна. Красивого до чертиков, тупого клоуна Джуна.

Чхансон всегда падал. Падал красиво, почти одинаково, но очень чувственно. Глаза распахивал свои узкие, накрашенные по внутренней стороне века, вздрагивал – и падал. На колени, свесив голову, иногда даже придерживаясь за грудь. Умирал на пару-тройку секунд, чтобы тут же потом воскреснуть и продолжить танцевать.
Но “Goodbye” он всегда шептал как в последний раз.
Песня была и вправду красивая, денег за скрипичный оркестр сзади было отвалено немерено, но оно того стоило.
Их сцена. Их камбэк. Их новая, душераздирающая история – в голосах Пенхи и Сынхо, в этом полном в образе Чхансона и Санхена, в жесткой читке железных, звенящих строчек Чхорена. Песня была прекрасна.
It is War.
За n-ое количество времени парни отрепетировали ее до состояния «разбудили посреди ночи-включили музыку-запел без ошибок и даже станцевал». Все были довольны работой, все ждали эпического шоу, все ждали толпы радостных фанаток и визгов счастья.
Мир зачеркивал красным дни в маленьком календарике. До обведенного судного дня оставалось меньше суток.

- Так, ребята, мы с вами лучшие. Мы можем танцевать это с закрытыми глазами, а наши голоса – лучшие голоса Кореи, всем понятно? - Сынхо улыбнулся. – Мы сейчас идем туда и рвем зал в клочки своей харизмой, ясно?
- Ясно! – неровно отзываются в ответ «ребята».
Начинается музыка, Пенхи отсчитывает губами секунды и первым вылетает на сцену, за ним бросаются Сынхо и Гром. Джун тоже делает шаг, но его останавливает рука – Чхорен тянет на себя, Чхорен прижимается моляще и целует – грубо, с болью, с истерикой, кусая, почти разрывая его своими ощущениями. Чхорену наплевать на окружающий вакуум в данный момент. Джуну не наплевать. Джун охреневает, как обычно, впрочем, но быстро приходит в себя, отдергивается, как чумной, влепляет пощечину малому и выскакивает на сцену, дрожащий и все такой же охреневший, поспешно нацепивший сначала глупенькую улыбку, а потом – пафосную сексуальность.
Мир улыбается болезненно и счастливо, неверяще облизывает губы, а потом тоже выходит на сцену, неся при этом привычную чушь в микрофон типа “Yeah” и “Oh, baby”.

Софиты и лучи прожекторов выжигают белок. Лазеры просвечивают насквозь – не спрятаться. Зал ревет и качает – Мир чуть ли не на голове стоит на сцене, он вошел в раж, он – покрытая мылом скаковая лошадь с счастливым номером.
Он считает секунды про себя и постоянно смотрит на Джуна.
Чхансон красивый и профессионал, все-таки. Когда надо – может. Сейчас он как ни в чем не бывало встает в красивые позы, демонстрируя бицепсы и трицепсы, соблазнительно оголенные безрукавкой, он привычно «утирает» губу, раздевая зал взглядом, он божественно, как и обычно, танцует и вообще – он Бог сцены. Они все – Боги.
И только поворачиваясь на какой-нибудь связке, меняясь местами, Мир ловит на себе его смятенные, наполненные жгучей ненавистью и почти детской обидой глаза.
«Что за?!» - читается в них.
«Что ты творишь, больной?»
«Какого хера, еп твою мать?!»
Мир усмехается горько, а потом складывает губы трубочкой и делает щенячьи глазки. Был бы хвостик – хвостиком бы повертел.
Играет.

- Shut up, I don't even wanna hear it!
Beg until your tears dry up.
I will see the end of this, just watch -
You messed with the wrong person!
Джун красивый. Просто крышесносяще, неприлично даже, охрененски красивый в этом черном кожзаме, с этими стрелками у уголков глаз, в перчатках без пальцев. Такой дерзкий, весь в образе – красивый.
У Мира пропадает дыхание. Он чуть не забывает сделать движение – с удовольствием бы постоял столбом на сцене, любуясь капельками пота у Джуна на шее.
- We were in love and I only had her
But why, why did you touch my girl - no way! – Сынхо отходит в сторону.
Мир вдруг понимает, что ему – туда, вперед. Что, кажется, пошел обратный отсчет.
Он вдруг думает о том, что он сотворил дикость, что боже мой, боже мой, что, что, черт возьми, он наделал?! Но он все равно идет вперед, еле переставляя свинцовые ноги и роняя слова на сцену как пули.
Слова, которые должны предназначаться Ему. Джун все понимает, по одному рваному взгляду и широким зрачкам Мира.
- I brush myself off and get up,
As much as I suffered, you just watch,
You mess with love, you mess with friendship - just watch.
Он делает все на автомате, а в ушах сходит с ума метроном. Его сердце. Бухает, огромное, в груди, в голове, мозги сжимает, Миру почти до слез больно, он бы заорал от боли, да микрофон настроен громко. Все тело вдруг леденеет, его бросает в жар, и в холод, в дикий пот и трясучку, ему страшно. Он панически оглядывается – никто ли не заметил? Никто не просек?!
Мимо с жужжанием проезжает камера и Мир затравленно смотрит в нее.
За ним следят.
- Joenjaengiya! – кричит рядом Джун, заставляя Чхорена опомниться и двигаться, задавить шум и помехи в себе, отрывать от пола отсутствие ног. Он так близко. Мир почти чувствует его запах.
И Мир принимает вызов.
- Will you please shut that dirty mouth?
I will give back these painful tears to you,
Engrave this in your ear - I will never leave you alone!
Миру хочется прямо сейчас схватить за грудки Джуна и проорать ему последнюю строчку еще раз в лицо, но он сдерживается. Поезд ушел. Приговор уже есть. Он сам – сам – все это устроил.
Лазеры режут в полоски, сзади на нервах и вакууме пиликают скрипки, противно, заунывно. Они играют последний путь для Мира – тот готов прощаться прямо сейчас.
Он считает секунды.
- It is war! – Джун танцует, его тело блестит от пота.
- It is war, - откликается Чхорен, прикрывая глаза. Сейчас.
Сейчас.
Сейчас.
Ту-дум, ту-дум, ту-дум, ту-дум, ту-дум. Музыка играет бридж. Они медленно идут к центру. Ту-дум, ту-дум. За двумя головами видеть сложно, но Мир и так все знает – он с закрытыми глазами может сказать кто, когда и что делает.
Чхансон поднимает руку.
Ту-дум. Ту-дум.
Скрипки завывают особенно жалостливо, подводя к кульминации, еще момент и наступит тишина.
Ту-дум, ту-дум.
Фанатки перечисляют их имена – слаженно и четко.
Ту-дум. Ту-дум.
Джун смотрит в зал.
“Goodbye”.
Мир зажмуривается. Все в теле – ледяное, даже кровь, кажется, застыла.
Господи, что он… Что же он…
Тишину разрывает выстрел, не записанный, не с фонограммы, настоящий. Джун широко распахивает глаза, его зрачки ползут в стороны от боли, он дергается и красиво падает на колени. Как на репетициях.
Он держится за грудь, откуда вперемешку с искусственной кровью из ампулки ползет багрово-черная, почти незаметная на черной коже. Он хрипло стонет в микрофон, и его голос, усиленный в десятки раз, разносится над притихшей толпой.
Парни несколько мгновений еще танцуют, потому что это шоу, они делают все, как привыкли, не ожидая каких-либо серьезных сбоев.
Пока не понимают, что Джун не встал до сих пор.
Что Джун лежит лицом вниз, а под ним расползается багровая лужа.
Что Джун не шевелится вообще.
В ту же секунду толпа визжит, бежит, давит друг друга, Пенхи падает рядом с распростертым Чхансоном, переворачивает его, вскрикивает. Вокруг тут же образует кутерьма из охранников, бесконечного стаффа, Грома и Сынхо, почти задавленных в этой давке. Всех куда-то ведут, виолончелистки бегут на своих каблуках, ор стоит дикий, шум, крики, ругань, плач, телохранители утаскивают Сынхо, Грома и рыдающего взахлеб, как девчонка, Джио…
Мир бежит, не разбирая дороги, ничего не понимая, всхлипывая и не представляя как, как вообще это произошло.
Он до сих пор не хочет верить. Не желает. Не думает. Не знает. Нет!
Он же сам это устроил.
И это еще не конец.
Задняя дверь подсобки гремит, Мир вываливается на холодный воздух улицы и почти врезается в стенку. Сотрясаясь всем телом от беззвучных рыданий, давясь всхлипами и панической икотой, он валяется на земле почти пять минут, пока не понимает, что рядом кто-то давно стоит.
Чхорен поднимает глаза – ничего, кроме черного пальто разобрать невозможно. Черное пальто, черная перчатка, черный пистолет.
- Я… Я… - слова не лезут из горла, цепляются за стенки, перед глазами только Джун и капелька пота у него на шее.
- Заказ отменить нельзя. Все оплачено, - качает головой фигура.
Он же сам все это устроил.
Мир всхлипывает, а потом улыбается вдруг истерично. Счастливо даже, радостно, мечтательно. Прижимает руки к груди и улыбается – глаза мокрые и красные, и подводка, которой стилисты красили его почти час, течет по щекам, как паучьи лапки.
- Я его поцеловал, - доверительно сообщает Мир киллеру, которого сам и нанял.
Фигура в ответ кивает и жмет на курок.

Конец.